ИСТИНА

В исследованиях по русской философии до сих пор существуют два фундаментальных предубеждения по отношению к неокантианству: 1) неокантианство – это направление, представленное небольшим числом университетских профессоров А. И. Введенским, И. И. Лапшиным, Г. И. Челпановым, С. И. Гессеном, В. Э. Сеземаном; 2) неокантианство не имело распространения и влияния в России и проивопоставлялось религиозной философии. Такие предубеждения питаются убеждениями, которые формулирует Г. Г. Шпет в «Очерке развития русской философии», определяя утилитаризм основным принципом философии в России, ссылаясь на то, что в «штукатурку старого московского университета влеплена в кудряшках эпиграмма: „Дело науки – служить людям“», и интерпретируя ее таким образом, что «„хорошие“ люди хотели командовать умными» . Умные – это те, кто является сторонниками «философии как знания, не как морали, не как проповеди, не как мировоззрения» , представителями чистой философии И. Канта и его последователей. Хорошие – это панморалисты-славянофилы и, соответственно, их последователи. Такое привычное предубеждение упускает то положение, что Кант отдает приоритет практическому разуму, что в результате и объединяет два, казалось бы, противоположных направления. В неокантианстве их единит еще и иррациональное расширение философии Канта. «Умные» неокантианцы отстаивают чистоту и научность философии, уводя ее от решения проблем онтологии, «хорошие» неославянофилы ищут единства разума, морали, религии с реальностью и находят его в софиологии, которая в свою очередь сопоставима с идеей народной души Виндельбанда. Обращаясь же к русским академическим неокантианцам, мы видим, что они, преподавая логику и психологию, не отказываются от онтологии и мистики, а неославянофилы, в свою очередь, не отказываются от гносеологических исследований с «сильной рационалистической струей». Введенский пишет диссертацию на тему «Опыт построения теории материи на принципах критической философии», Лапшин в работе «Законы мышления и формы познания» в качестве приложения публикует большую статью «Мистическое познание и „вселенское чувство“», в которой положительно отзывается о творчестве Вл. Соловьева. В то же время, Е. Н. Трубецкой в «Миросозерцании Вл. С. Соловьева» исходит из перспективы познавательной активности индивидуального субъекта и форм мышления. При более внимательном взгляде на неокантианство выясняется, что в России начала прошлого столетия «неокантианство ... было все. Виндельбанд в Гейдельберге считался главным авторитетом» . Обращаясь только к представителям академической философии, таким, казалось бы, далеким от неокантианства, как о. П. Флоренский и Л. П. Карсавин, находим у первого конспект лекций «Об историческом познании», прочитанных в МДА в 1916-17 гг., в которых он разделяет историческое познание и естественные науки, ссылаясь при этом на Виндельбанда. Различая генерализирующий и индивидуализирующий методы познания, Флоренский, как и Карсавин, использует идеи Г. Риккерта, хотя оба и не соглашаются с отсутствием единого основания для двух методологий. Карсавин в «Основах средневековой религиозности», критикуя, вслед за Виндельбандом, «генетизм», применяет риккертовский термин «типичный» для теоретизации исторической реальности. Различениие наук о природе и наук о духе, ценностно-культурологический подход станут доминирующей методологией как у неокантианцев, так и у неославянофилов, склоняющихся от историософии к культурологии. Если же не ограничиваться представителями академической философии, то примеры сосуществования, взаимообусловленности и взаимопреодоления позиций неокантианцев и неославянофилов можно было бы преумножать очень долго.