ИСТИНА

Западная библеистика взяла в обращение проблему иронии около полувека назад. До этого библейская тематика затрагивалась теоретиками иронии лишь косвенно – как, например, у Кьеркегора показательной фигурой ироника выступает Иоанн Предтеча; однако Кьеркегор занимается разработкой теории иронии вообще, без конкретного её преложения к библейскому тексту. Русскоязычные публикации в этой теме почти полностью отсутствуют, а те незначительные тексты, что иногда появляются в этой теме, повторяют все те ошибки, через которые уже прошла западная библеистика. Чтобы привнести некоторый порядок в этот тематический хаос, считаю должным указать на некоторые типовые ошибки, способствующие увеличению энтропии. Первый уровень ошибок находится в смешении прочтения иронии в библейском тексте и иронии над библейским текстом. Это тот случай, когда читатель допускает, что если Библия высмеивает что-либо, то это ставит её в один уровень с объектом высмеивания. Как правило, такое допущение не свойственно академической среде и встречается преимущественно в популярных или научно-популярных текстах. Эта ошибочная мысль многократно опровергается богослужебными и собственно библейскими текстами, где посмеяние постоянно выкладывается в уста Самого Бога. Ср., напр., Пс.2: «Живый на небесех посмеется им, и Господь поругается им». Сказанное не означает, что всякое место подобных текстов, где говорится о посмеянии или поругании подразумевает именно ироничное посмеяние и поругание. Здесь мы подходим ко второму кругу ошибок. Второй уровень ошибок заключается в смешении понятий смешного, комического и ироничного. На этом уровне сейчас находятся русскоязычные работы по теме. На это указывают даже сами их названия: «Смешное и ироничное в Библии», «О чем смеется Библия», «Смех: тыква пророка». Бесспорно, часто ирония подходит очень близко к комизму; мы знаем примеры, когда она прямо выступает в качестве комического приема. Однако понимание иронии как одной из формы комического исключает такую большую область ироничных чтений, как трагическая ирония. В самом деле, о каком комизме может идти речь в словах Спасителя перед предательством: «Спите прочее и почивайте, се, приближися час, и Сын Человеческий предатеся в руки грешников» - хотя слова эти бесспорно ироничны, но пронизаны горечью, а не насмешкой. По освобождении от ошибок этого уровня мы можем ощутить ещё один уровень ошибок. Это смешение иронии с ещё несколькими областями мысли: во-первых, антифразисом (т.е. чистым противосказанием), во-вторых остроумием (которое в пределе своем, конечно, гораздо шире иронии), в-третьих, притчи. От антифразиса как чистой фигуры скрытого смысла иронию отличает тот факт, что последняя всегда несет на себе некую нравственную оценку происходящего – то есть не является просто шифром или кодом, хотя иногда и выступает и в такой роли. Именно этот момент, как мне кажется, и является причиной стольких споров о наличии в священных текстов иронии – потому что право увидеть её неизбежно возлагает на увидевшего определенную моральную ответственность. От притчи иронию отличает то, что объединяет её с антифразисом: ирония не просто имеет скрытый смысл, отличный от буквального прочтения текста, но этот смысл в иронии имеет полярно противоположное содержание и не переносится в прямое прочтение метафорически, как это свойственно притче. И, наконец, самый сложный уровень погрешности мысли в приложении к нашей теме, это «вчитываение» иронии в библейский текст. Дело в том, что автором иронии может оказаться не только автор текста, но и его читатель. Особенно это очевидно, когда текст отстоит от читателя во временном и культурном пространстве и имеет огромное количество вариативных толкований, как то случилось и с Библией. Приведу несколько примеров ошибок этого уровня, которые мы можем видеть в работах западных авторов. Эдвин Гуд, осуществивший 1964 году попытку системного разбора Ветхого Завета на предмет иронии (а за ним и несколько авторов-реципиентов его), видит иронию в обращении Бога к Каину: «Где брат твой Авель?». Кажется, этот случай не подходит ни под один из уровней ошибок, названных мною выше. Автор интуитивно чувствует и нравоучительность этого вопроса и то, что Вопрошающий в действительности знает ответ и даже то, что вопрос этот не риторический, т.к. имеет конкретного адресата и ожидает ответа. Однако у нас нет должных оснований видеть здесь иронию, даже и горькую. Ситуацию осложняет ещё тот факт, что ирония практически никогда не может быть отслежена словесно, как, например, оксюморон. Существует несколько уровней прочтения иронии: словесный из них саамы примитивный. Есть также ирония сюжета или даже ирония, прочитывающаяся одновременно на нескольких уровнях. Книга Руфь начинается с повествования, что в земле Вифлеемской («дом хлеба») начался голод, и человек по имени Елимелех («Бог царь мой») перебирается в Моав («люди инцеста») с женой по имени Ноеминь («приятно») и сыновьями «болезненный» и «чахлый». Это игра слов, конечно, иронично описывающая отпадения израильского народа от Бога . То есть на одном уровне мы чувствуем иронию, когда узнаем значение «говорящих» имен персонажей, а на другом – когда догадываемся, что речь подразумевает перенесение смысла на весь израильский народ. Сюжет из третьей главы книги Судей, где левша убивает тучного царя, потому что сумел спрятать меч на правом бедре, чего не ожидают от воина. Меч, которым был убит царь, имел два острия. Еврейское слово, использованное в этом фрагменте, означает «край», «губа»: создается образ, что губы меча, вонзаясь, пожирают тучное тело. Кроме того, левша, чтобы уединиться с царем, говорит ему, что имеет сказать «тайное слово», когда же убивает его, то добавляет: «У меня есть до тебя слово Божие», что дает дополнительную смысловую нагрузку к образу губ меча. Это, конечно, перекликается с Евр.4:12-13: «Слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов». Кроме этого, автор отмечает, что слово (т.е. меч) было «скрытым», то есть сюжет этот может быть прямо отнесен к проблеме прочтения библейской иронии. Стоит ли добавлять, что иронична сама фигура левши – нестандартного, «левого» человека, одолевшего царя?.. Такие многогранные сюжеты, позволяющие видеть иронию одновременно на нескольких уровнях, конечно, увлекают и исследователь легко с творческим азартом начинает видеть свой объект всюду. Чтобы этого избежать (а равно и ошибок всех предыдущих уровней), видится необходимым дать четкое определение иронии, которое исключало все близкие к ней понятия. Это однако, оказывается, не так то просто. Ирония, как явление многоуровневое (и в рамках каждого уровня – многогранное), не имеет собственной культурной ниши. Поэтому каждый исследователь подходит к проблематике иронии из ниши своей науки. Психолог разделяет иронию по степени напряженности эмоции, в ней содержащейся, на добродушную, насмешливую и саркастическую. Однако это деление не отражает социального функционала иронии, как коммуникативного приема или приема некоторого «отсева» слушателей на тех, кто распознал иронию и тех, для кого она осталась скрыта. Лингвист имеет наибольший доступ к анализу иронии, однако и он наверняка упустит из своего обзора тот факт, что ирония может возникнуть не в самом тексте, а в его прочтении (об опасности чего было сказано выше).